По следам таланта. Записки после просмотра спектакля А.Кончаловского "Дядя Ваня"

Автор оригинала: Г. Подольская, Т.Левина

Израильская сцена насыщена театральными событиями и местного, и зарубежного происхождения, и израильская публика хорошо разбирается в уровне представляемого. Аншлаг на спектаклях "Дядя Ваня" театра им. Моссовета – дань имени, вернее именам и режиссера и актеров, признание авансом. И в данном случае вполне оправданное.

«Легко любить Героев талантливых, не сломленных горем или самой жизнью. Трудно любить посредственных, не способных на подвиг обывателей. Чехов любит именно этих людей, потому что он знает – жизнь уникальна и коротка…», - так определил стержень спектакля режиссер и постановщик спектакля Андрей Кончаловский вкупе с композитором Эдуардом Артемьевым и художником Рустамом Хамдамовым. Трагичностью и тонкостью сценографии спектакля абсолютно точно передана мысль А.П.Чехова: "На сцене люди обедают, пьют чай, а в это время рушатся их судьбы".

Спектакль «Дяда Ваня» в постановке Андрея Кончаловского – это, прежде всего, событие. Это удивительное  мягкое цветовое решение, которое проявляет себя на всех уровнях обычного передвижения актеров по сцене. Это очень удачное построение – двойные подмостки, сцена на сцене, как-будто выделяющие пространство, на котором происходит трагикомедия в данной семье; это органичные мизансцены, передающие связи действующих лиц, это вполне уместный заимствованный прием "тени отца Гамлета" в появлении блоковской Незнакомки – сестры дяди Вани в изящном белом наряде и широкополой белой шляпе, и, наконец, это ярчайший  актерский состав, блестяще доносящий до зрителя ту концепцию, которая заложена А.Кончаловским, ироничность и нежность одновременно. В целом это спектакль, заставляющий размышлять не только о том, что стоит за текстом, вложенном в уста персонажей, но и о разнообразии в возможностях прочтения Чехова, хорошо знакомого нам со школьных времен, в рамках сегодняшних реалий, - и временных, и общественных.
Спектакль А. Кончаловского неоднозначный, пронизывающий, побуждающий к размышлению, бередящий душу. После его просмотра долгое время остается "послевкусие" -  желание взять томик пьес А.П. Чехова, перечитать, припомнить, обсудить, найти какие-то решения для персонажей – налицо главное воздействие театральных возможностей, возможностей восприятия текста и драматургии – открыть зрителю страну сильных эмоций, игры ума, таланта и красоты. .
Атмосферно спектакль А. Кончаловского очень русский, неспешный, основательны все персонажи,  всё то же параллельное течение жизни обывателей в своём "вишневом саду" и за его пределами. Хотя спектакль и назван "Дядя Ваня", но главного героя в спектакле нет, все персонажи у Кончаловского равноправны, мимолетно складывается даже впечатление полной их разобщенности, как-будто на каждом попеременно фокусируется камера, почти кинематографически. Но это только первое впечатление, к середине первого действия полностью погружаешься в атмосферу происходящего и  понимаешь, что перед тобой семья, единый организм, в котором между собой все тесно связаны, взаимозависимы, несмотря на разность, любят друг друга, и только это и держит их в этой жизни – и врозь, и вместе.  Это то, что роднит историю, происходящую на сцене, с сегодняшним днем.
Эта связь с настоящим временем подчеркивается и возникающими картинами на заднике сцены – то это семейные фото из той дореволюционной ещё жизни Антона Чехова на фоне нежной и приятной музыки, то документальные кадры из жизни русских деревень 20-го века с их нищетой и голодом, с видом спившихся людей, то лесные поляны с пнями от вырубленных деревьев (погублена Россия!), а то озвученные кадры Триумфальной площади в Москве с ее нескончаемым потоком современных машин и шумом от них, с современной подсветкой зданий. Человеку, не оторвавшемуся еще от России, ясны все параллели, подразумеваемые Мастером, их актуальность для сегодняшних зрителей – деградация русской жизни, о которой размышляет доктор Астров (Александр Домогаров), и нет граждан,  которые могли бы ее остановить, - Триумфальная площадь пуста, только спешат одни машины.
Классический текст пьесы сохранен Мастером полностью, и для посвященного в труды А.П. Чехова зрителя, даже если что-то утратилось из памяти, в течение спектакля оно по наитию восстанавливается, будя уже эмоциональную волну в тебе. Отсюда на фоне получения удовольствия от спектакля – и повышенная требовательность, и может быть, даже придирчивость. Известно, что пьеса "Дядя Ваня" "выросла" из неудавшейся пьесы А.П. Чехова "Леший", и радостно видеть, как уместно некоторые ремарки из «Лешего» перешли в нынешний спектакль.
Сорокасемилетнего Ивана Петровича Войницкого, "образованного и умного,.. с щегольским галстуком" играет 34-летний Павел Деревянко,   больше тяготеющий по своим актерским данным к комедии, фарсу, и в спектакле больше похожего на успешного приказчика из губернского города - с взбитым хохолком волос, одетый во франтоватым фрак. А психопатия, переходящая на сцене в психоз у дяди Вани сродни поведению истеричных героев Достоевского, которым, как говорит сам дядя Ваня, он «мог бы стать».
Привычная манера Александра Домогарова, этакая ироничность немного свысока, вальяжность, расслабленность, усталость, здесь очень точно, натурально попадают в образ доктора Астрова.    
Конечно, очень хороша Соня (Юлия Высоцкая) – напряженная, внутренне сосредоточенная, цельная. Но совсем непонятен наряд Сони, ее нелепая косынка, полностью скрывающая ее волосы, – влюбленной молодой девушки, помещицы, внучки тайного советника, дочери профессора.  Она одета, как ткачиха с полотен русских художников рубежа 19-20 веков. По Чехову: «завтра сенокос». Но сегодня?… Но сегодня она все-таки ожидала встречи с человеком, в которого влюблена, и даже пыталась говорить с ним о любви. Актеры великолепно отыгрывают. Но такой наряд вводит зрителя в недоумение. Притом, чтоесть нечто прямо бальзамом льющееся на душу: Соне оставлена надежда…
Илья Ильич Телегин, Вафля, превращен Александром Бобровским в карикатуру — тоже суетливый, приживал, с заметными толщинками под костюмом и жеманными интонациями.
 Есть  в спектакле и некоторые ошеломляющие моменты. Ни в одной из постановок не приходилось слышать такого выкрика Елены Андреевны (Наталья Вдовина) «Подожди, имей терпение, через пять-шесть лет и я буду стара». Как же это страшно – жить вот с такою болью. Это настоящий чеховский театр - «на сцене люди обедают, пьют чай, а в это время рушатся их судьбы». Хотя и здесь можно придраться –  Елена Андреевна говорит подчас голосом Ренаты Литвиновой!
Или финальный выкрик Сони... Ситуация полностью перевернулась, что по цепной реакции состояние дяди Вани охватывает и Соню, и она из стороны, пытающейся уравновесить своего дядю, неожиданно сама ломается, не выдерживая натиска нормальности окружающего. Получается, что не только работа помогает дяде Ване если не прийти к прежнему состоянию, то хотя бы как-то сорганизоваться. По спектаклю его встряхивает осознание ранимости и беззащитности Сони в этом мире, ее эмоциональный срыв. Такого прочтения не приходилось видеть ни в одной из многочисленных постановок, да и по тексту пьесы казалось иначе. Но поворот, сделанный А. Кончаловским, очень в духе подтекстов, характерных для чеховских героев.
Концовка спектакля поражает, но и ставит в тупик.. Само обращение «погоди» (разг.) в значении «подожди», в наше время отчасти переродилось - сыграл-таки свою роль мультик «Ну, погоди!». С этим уже ничего не поделаешь – обычный временной языковой процесс. «Погоди! Дядя Ваня! Погоди!» звучит устрашающе - самая высокая нота в спектакле.
При просмотре не оставляла мысль: кого же так напоминает няня, Марина, «сырая, малоподвижная старушка" (в ремарке Чехова), которая в пьесе постоянно вяжет чулок? С кого списан этот суетливый суматошный, дребезжазий каждым словом шарж? И вдруг… Да ведь это из дуэта «современных старушек», заполняющих телевизионный экран по субботам, это нарочито театральное шаржированное сходство мешало ощущению художественной подлинности, заданной в той же первой сцене, как и некоторые другие детали, например, рубаха на докторе. В ремарке Чехова: Астров «без галстука». Но он все-таки доктор и приехал осмотреть не просто пациента, но профессора, а по сюжету ещё и увлечен профессоршей. В другой сцене - с расстегнутыми манжетами. Доктор «водочку любит». И, когда выпьет, готов на самые неожиданные поступки, «бывает наглым», «не знает меры». Но сцена с Еленой Николаевной у Чехова подразумевала трезвого Астрова, если и опьяневшего, то от чувств, но не от подтяжек на прелестных чулках. У Чехова: «берет за талию", "целует её». Дело не в ханжестве. Нынешнего зрителя не удивить чулками с подтяжками. Просто сама по себе эта сцена настолько хорошо и правдоподобно для сегодняшнего дня передается актерами, что этот момент становится лишним, диссонирует. Или появление дядя Ваня с роскошным букетом роз, таким неуравновешенным и неадекватным он показан, и без того достаточно, чтобы впечатлиться.
Эта сцена мешала по сравнению с удивительным по естественности решением «парки ног» Серебряковым. В исполнении Александра Филиппенко профессор Серебряков - этакий противный старикашка со своим эго! Естественный, без театральной нарочитости и надрыва, хотя его роль более других располагает к переигрыванию.
Классика бессмертна и всегда современна. Не только видеоряды нынешней роскошной, но суетливой Москвы, в которой по Чехову так «охотно люди обманываются», но и нарочитые смены рабочими сцены декораций с отвлекающими командами на сцене «помощника режиссера»- все это внешние признаки современного театра… Вопрос в том, что что-то принимаешь, а что-то нет. Но такова уж природа искусства, в котором невозможно быть угодным всем. К примеру, Л.Н.Толстой не советовал А.П.Чехову писать для театра, очень высоко при этом оценивая чеховские рассказы. Так что ж? Не имели бы мы сейчас Чехова-драматурга и его отличных пьес про нас.
И последнее, что хотелось бы отметить – не верится в случайность совпадения основной идеи русских интеллигентов "Надо, господа, дело делать! Надо дело делать!" в настоящее время в творчестве обоих братьев – в спектакле Андрея Кончаловского и обсуждаемого сегодня в России "Манифеста просвещенного консерватизма" Никиты Михалкова. Просто эта идея является краеугольным камнем для России и всё также актуальна, как и сто пятьдесят лет назад. И мы, современники, понимаем, что ничего не изменилось, что и наши потомки, спустя еще сто пятьдесят лет, увидят на каких-нибудь подмостках то, как мы тщетно пытались изменить свою жизнь.

 

Анонсы

С уважением к своему читателю
Галина Подольская