Яффский натюрморт, или новый Герострат
(Сказка-быль)
Тема «искусство и общество» не стареет, но способна к трансформации и обретению новых поворотов, как непридуманная бессмертная жизнь.
История, которую мы намереваемся рассказать, достоверна, хотя и может показаться сказкой.
Это случилось в стародавне-современные времена в Старояффской Башне Света. Башней Света ее прозвали потому, что она светилась. Свет в ней жил сам собою – от искусства Настоящих художников, которые приносили туда свои картины и показывали их друг другу. И хотя к Башне Света было всегда трудно подойти из-за вечного котлована, отделявшего ее от моря и от других всех наземных путей, слух о Настоящих художниках, искусство которых дарует башне свет, уже начал распространяться по земле Израильской. И поэтому уже совсем не художники стали просто приходить сюда, чтобы стать светлее от света работ Настоящих художников. Приходящие даже не предполагали, что работы Настоящих художников можно купить, потому что они сияли настолько по-настоящему, что люди думали, что нет цены их Свету, хотя, честно говоря, Свет уже нужно было поддерживать. Только с эмоциональным топливом для этого света становилось все сложнее и сложнее.
И вот одна прекрасная Самая Настоящая художница придумала – нарисовать картину прямо на вернисаже - на глазах у всех зрителей, которые придут в Башню Света погреться у огня Настоящего искусства.
- Наш вернисаж будет называться «Весенний натюрморт», - сказала она. – Натюрморт все любят и понимают. Он никогда не стареет и всеми любим даже в наши стародавне-современные времена. Каждый принесет свой натюрморт на вернисаж. А потом прямо здесь в нашей Башне Света мы напишем общую картину. Это будет наш Яффский натюрморт, в котором будет тепло руки и вдохновения каждого из нас. Если он получится Настоящим, то его Свет увидит Галерейщик с красивой французской фамилией из именитой галереи на белой туристской площади у моря. И тогда он сам возьмет нашу удивительную картину. А мы сможем преумножить Свет наших будущих вернисажей. И люди будут идти к нам вновь и вновь и открывать для себя искусство.
И вот с левой стороны у стеклянного входа- выхода в Башню Света установили необыкновенный стол, убранный сине-голубой крахмальной скатертью. На великолепной вазе лежали гроздья зеленого винограда, яблоки кокетливо светились, красуясь впадинками-пупочками, а груши соблазняли зовущими формами райских дев. Все они располагались под сенью розмарина, гербер и еще каких-то зеленых пучков с белыми и желтыми точечными соцветиями, словно искусственными, но на их фоне другие казались лишь прекраснее. Ваза с букетом была театрально задрапирована мешковиной. Рядом в специальной прозрачной банке стояли кисти различной толщины. На ломкой голубеющей, как волна, скатерти, словно ладья, лежала приготовленная палитра с разноцветными выдавленными красками. Они пахли так по-художественному, что заглушали аромат цветов. Казалось, что они уже проникли в стоящий на мольберте холст, хотя на нем не было ни мазка, но он сверкал белизною.
Самая Настоящая художница хотела, чтобы вернисаж не был похож на рыцарские турниры или муленружские состязания художников. Она мечтала, чтобы этот вечер был Светлым, добрым, радостным, игровым, а еще – цеховым и позволил бы каждому проявиться как Мастеру.
Так и случилось. В Башню Света хлынул весь приморский бомонд, и началось… Развешанные по стенам натюрморты светились, как души создавших их художников. Посетители млели от восхищения, но ожидание новой картины вызывало самое большое любопытство. Один из прибывших старояффских хроников последовательно отщелкивал на камеру каждый момент рождения Настоящего натюрморта, как на глазах у присутствующих натюрморт «со стола» последовательно стал перекочевывать на холст, обретая свою эстетическую жизнь. И эта жизнь наполнялась своим, подвластным только художественному чутью смыслом…
Но потом среди Настоящих художников вдруг наступило состояние какого-то всеобщего замешательства. Каждый как мастер понимал, что картина не завершена, но поставить последнюю точку не решался, а, может, просто не мог. Нелегко в один момент собрать все стили. Каждый думал о том, что сам бы он все давно завершил, и картина давно бы сияла. Но тогда Яффский натюрморт лишится энергии всех художников и станет личным. Один мазок – и свет других потухнет. И тогда все усомнятся в том, что ты Настоящий художник. Поэтому Настоящие художники начали громко рассуждать об искусстве, не в силах себе признаться, что это тупик…
Зрители напряженно ждали, когда же Яффский натюрморт засияет так, что Галерейщик с белой туристской площади у моря увидит этот Свет и придет за картиной. Но натюрморт оставался недописанным.
И вдруг к незавершенной картине подошел смуглолицый юноша с миндалевидными глазами по имени Ямакс. В то время, пока мэтры вносили свой могучий вклад, опасаясь один перед другим выдать секреты своего мастерства, или просто побаиваясь дать композиционному движению неверный ход, Ямакс скромно стоял у стеклянной двери Башни Света и внимательно наблюдал за ходом рождения натюрморта на холсте. Он мысленно просчитывал каждый мазок шахматной партии цвета, в которую играли Настоящие художники не в силах довести ее до победного эншпиля.
Молодой художник был романтически убежден, что в искусстве сила Света не знает границ. Лицо было одухотворенным. Он взял кисть. И ее пронизало тепло его руки. Миндалевидные глаза засветились так, что казались маслинами еще не написанного натюрморта. Хризантемы, герберы, розмарин, зеленые пучки с бело-желтыми точечными соцветиями из эстетской забавы стали жизнью. Яблоки, груши и виноград налились соком… В том, что он сделал, не было филигранности и ювелирной выверенности, которыми всегда так гордились Настоящие художники. Но картина стала живой, естественной и дышала неуловимым настроением. И была,наконец, поставлена та художественная точка, очевидная взгляду каждого мастера. И тогда смуглое лицо Молодого художника озарила солнечная улыбка. Он залюбовался тем, что получилось. Натюрморт смотрел на себя, как в зеркало, в его миндалевидные глаза. Ямакс бережно промыл кисть и осторожно положил ее рядом с мольбертом...
И вдруг Башню Света наполнил яркий Свет - такой, какого она никогда не знала, хотя всегда называлась Башней Света. Это вспыхнул натюрморт – вспыхнул Светом Искусства – Светом всех художников. И это означало, что Яффский натюрморт получился Настоящим. И этот Свет уже увидел Галерейщик из галереи на белой туристской площади у моря.
Все присутствовавшие при этом действе приветствовали Молодого художника. Теперь Настоящим художникам не нужно было ломать голову над тем, как явить свое искусство, не выдавая секретов своего мастерства. И это их радовало. Но была и радость друго толка – на их глазах родился еще один художник. Оказывается, Молодой художник стал уже Настоящим художником, а они и не ведали об этом. Но, поскольку Настоящие художники были людьми светлоокрашенными, творческими, доброжелательными и независтливыми, они от души ликовали от того, что в их цехе прибыло такое достойное пополнение.
Пластиковые кубки наполнили добрым вином с израильских виноградников в честь Молодого Настоящего художника и во имя Света высокого искусства.
И вдруг, как это всегда случается в придуманных сериалах, к Светящемуся натюрморту подошел некто никому неизвестный. Он был длинноногий, длиннорукий, длинноволосый, долгоносый, с ржавыми глазами на выкате, остатками редких зубов и в джинсовой хламиде. Во время вернисажа он то и дело пытался привлечь к себе всеобщее внимание, вступая в непонятные разговоры, утверждая, что на предмет каждой картины у него есть свое особое мнение и то, что свет в Башне Света совсе не Настоящий – не от картин, а от электричества. И все это ему известно потому, что он пишет детективы, но, конечно же, не под своим именем, ибо слишком хорошо знает цену современному миру.
А натюрморт просто сиял – вопреки всем детективным историям современности. Долговязый долго вглядывался в картину. Потом неожиданно схватил самую массивную из лежавших на столе кистей. Несколько раз прокрутил ее кончик в первой попавшейся краске и жирной округлой полосою перечеркнул изображение. Поруганный натюрморт погас.
Все оцепенели. А незнакомец пытался и далее замалевывать картину…
Быстрее других отряхнулась Самая Настоящая художница, устроительница вернисажа в Башне Света. Она встала между святотатцем и натюрмортом и отвела его циничную руку от картины.
- Я сильнее тебя, - вульгарно просвистел сквозь еще оставшиеся зубы Долговязый. – Я довершу ваш поганый натюрморт. Раскатили губу, замахнулись на галерею у моря. Галерейщик никогда не увидит Свет из вашей ничтожной башни.
Растерявшиеся художники в этот момент уже вспохватились. Оставив праздничный пластиковый кубок, один из них двинулся на Долговязого. Этот художник, помимо того, что был Настоящим художником, он был еще и велосипедистом и всегда выделялся из всех накаченными икрами и атлетической фигурой, напоминая персонажей своих историко-мифологических картин. Он стремительно скрутил ему в «велосипедный руль» руки и пообещал лично пересчитать наглецу остатки редких зубов. А потом вместе с двумя другими подоспевшими художниками незнакомца вытряхнули вон к ограде из металлической сетки над котлованом. И закрыли стеклянные двери Башни Света.
В подавленной тишине Башни Света, лишенной Света натюрморта, каждый думал о своем… Но отчаянное «зачем» витало в гулком пространстве высокого зала. И картины-натюрморты, развешанные на стенах, выложенных из древнего яффского камня, скорбели вместе со своими художниками, создавшими их к этому дню. Они сожалели о том, что холст, обещавший столько радости бытия в этот вечер, был погублен. И наступила глубокая печаль, ибо связавшее их чудо, было столь безжалостно поругано. Поругано – даже не Геростратом, хотевшим сохранить свое имя в веках, а так – геростратишкой - детективщиком без имени, долговязым, длинноволосым, долгоносым, с просвистом в остатках редких зубов и в джинсовой хламиде, под которой, может быть, и вовсе не было сердца.
Это даже не поучительная история. Это то, что произошло в Старой Яффе в галерее неподалеку от маленького фонтана-кита с доброжелательной и ранимой, как у художника, улыбкой.
p.s.
На следующий день Настоящие художники вновь пришли с Башню Света. Они стали вместе размышлять, как восстановить Яффский натюрморт, ставший и впрямь «мертвой природой». Общая боль как никогда объединила их. Они думали о единственном - как оживить свое дитя: картину нельзя было «переписать» или «записать» кому-то одному. Ее жизнь зависела от тепла руки каждого. Никто уже не скрывал секретов своего мастерства. Все творили во имя Света их натюрморта, который должен был вспыхнуть, преодолеть котлован за металлической сеткой, портовые строения, крыши домов, пересечь белую туристскую площадь с именитой галереей Галерейщика с красивой французской фамилией, долететь до моря и быть видным кораблям, подплывающим к Старой Яффе...
Долго колдовали над натюрмортом художники. К счастью, искусство – пластическая хирургия бытия… Израненную картину оживили, точнее, воссоздали заново. Невиданный доселе Небесный Свет залил башню. Такого еще никто и никогда не видел. Яффский натюрморт сиял: милая девушка Молодого художника расцвела, стала красавицей женщиной - творением Настоящего искусства, способного скрыть червоточину души. Но капитаны приближающихся к порту кораблей не были галерейщиками и не думали о душе. Они просто устремились к Свету Прекрасного, как к странному маяку, казавшемуся пламенем свечи.