Из книги-альбома Галины Подольской "Виктор Бриндач"

Свое пространство

Виктор Бриндач родился в 1941 году в Харькове.

Детские годы будущего художника прошли как и у многих его ровесников. Великая Отечественная война. Мальчику не было и года, когда семья эвакуировалась в Уфу, куда его отец — специалист по выпуску танковых деталей был направлен начальником техотдела на Уфимский судоремонтный завод. Грамотный работник, он успел внести ряд рацпредложений в налаживаемое производство, но его пребывание на новом месте было недолгим. В ночь на 21 июля 1942 года[1] отца арестовали. Не помогло ни ходатайство директора завода, ни письмо рабочих, ни документы квалификационных проверок о качестве выпускаемой продукции... Обвинение по статье 58 — измена Родине. Приговор: 10 лет без права переписки. Но окончательной реабилитации пришлось ждать долгие тридцать лет...

Мать непоколебимо верила в невиновность мужа, и в доме всегда была его фотография, где он русоволосый, голубоглазый, с усами. Она рассказывала сыну о том, каким был его отец: высокий, стройный... справедливый! И мальчик ждал его каждый день.

«Сколько раз, выбегая из парадной, я окликал или просто бежал за каким-нибудь высоким мужчиной, опережал его, смотрел в глаза, внутренне сличая с фотографией, которая висела на стене. Но это всегда оказывался не он. Я ждал его из служебной командировки по заданию Родины. Я не знал, где он был. Просто ждал его всегда...

В годы эвакуации в Уфе мама работала в библиотеке и в театре (уж не знаю, как это там совмещалось). Она брала меня на все репетиции и спектакли. Я обожал театр. Можно сказать, жил им. Но в нем не было моего пространства.

В то время выпускали книжки с вырезными театрами внутри. И вот однажды мама принесла мне именно такую книжку. В ней не только открывались и закрывались двери, поднимался и опускался занавес, в них можно было, взявшись за картонную планочку, собственноручно открывать и закрывать театр. А еще можно было самому водить картонные марионетки.

Я обожал этот театр в книжке. Потом вырезал свой картонный театр, но уже большего размера. Мама стала мне помогать в этом начинании. Она приносила кипы книг по театру, в том числе большие папки с листами по истории костюма выдающихся художников и папки с эскизами костюмов к определенным спектаклям, которые я в то время видел на сцене. И я начал свои картонные фигурки одевать в похожие рисованные костюмы, а потом придумывать для них свои костюмы, как мне захочется.

Но со временем мой картонный театр перестал меня устраивать. И я сделал “Большой театр” в деревянном ящике. Он был совсем как настоящий: занавес, задник, движущиеся фигурки, осветительные приборы... Это было мое новое пространство, в котором могло быть всё что угодно: запомнившийся спектакль, комиксы из детского журнала “Мурзилка”. Мне очень нравилось, что там каждая поза героя обязательно “проговаривалась”, и я зрительно представлял динамику движения, соответствие текста и жеста. В то время выходил журнал “Техника молодежи”, в котором школьникам предлагалось самим сделать какие-нибудь движущиеся устройства. Всё это мне было тоже интересно. Я ждал каждый новый номер. Тщательно изучал помещенные там инструкции и чертежи, собирал по ним машины, экскаваторы, подъемные краны, а потом они двигались по сцене моего Большого театра.

Вообще, мой домашний театр занимал меня очень долго, ограждая от тех, кто может разрушить или просто не оценить мое сокровище. И я продолжал придумывать разные истории своим картонным человечкам.

Однажды я нарисовал и вырезал из картона себя, маму, папу, всю обстановку в доме. Когда мама была на работе и я оставался один, я ставил спектакли про нас, как если бы мы были вместе... Сколько раз я представлял, как отец войдет в дверь, высокий, красивый, как я брошусь к нему на руки, как скажу, что всегда знал, на каком ответственном задании он был, и признаюсь, что никому никогда не обмолвился о том ни словом...

Я придумал свой сценический свет: когда входил отец, всегда зажигался фонарик».