Сила привычки
Любая книга кем-то рассказана… Если заданный тон улавливает художник, то он работает в стиле, родственном автору текста.
«Осенняя баллада» — сказка в стихах, родившаяся на пороге юности, когда я еще училась в школе. Это единственный из стихотворных текстов, к которому в разное время потом возвращалась, уточняя стилистику и поправки в метафорическую ткань произведения. Эти незначительные изменения отражены на страницах поэтических сборников «Дождевые слова» (1992), «Осеннее болеро» (1993), «Фантазии» (1995).
Впрочем, не все. Последнее дополнение — композиционное — было введено лишь сейчас, когда Виктор, познакомившись с текстом, сказал, что для тона ему «не достает возраста рассказчика». То есть ему в отдельном произведении не хватало «строки», которая была в сборниках, в которые входила баллада, была всегда в аннотации: «для среднего и старшего школьного возраста».
Ныне ощущение возраста изменилось. Но время еще не пересмотрело сказку как жанр литературы и искусства. Осталась суть и то, как она рассказана. Если повествовательный тон улавливается художником, он работает в стиле, родственном рассказчику, образ которого нередко сливается с образом автора, но не в этом случае…
Вот уже десять лет я знаю Виктора и его творчество, главным образом связанное с иудаикой. Среди наших современников — живых носителей этой темы в изобразительном искусстве – трудно найти равного ему художника по многогранности отображения всех ее аспектов.
Книжная иллюстрация — та область, в которой Виктор Бриндач как художник имеет громадный опыт в Израиле. Это иллюстрации к семи томам историко-приключенческих повестей Меира Барама (ивр.), «Пасхальной Агаде» Раббейну Хаима Пладжи (ивр.). Это книги с галерейными иллюстрациями — «Ценности Субботы» Рабби Авигдора Шмедры ( англ.). Это русскоязычные издания — «На кухне моей бабушки» Петра Люкимсона, «Бизнес по-еврейски» Петра Люкимсона и Михаила Абрамовича, «Камни Двенадцати колен Израилевых» Галины Подольской и Виктора Бриндача.
Однако это не означает, что еврейская тематика единственная для Бриндача.
«В любой теме я должен найти то, что мне нравится, — говорит Виктор. - Не найдешь — не увлечешься – наперекосяк все и будет». А кроме того, текст и образ писателя для художника неразрывны. В России он работал над скульптурными портретами Горького, Ильфа и Петрова, Гашека, с головой погружаясь в их творчество. Стихи Рубцова заучивал наизусть.
Я знала обо всем этом из многочисленных бесед с художником, видела эти работы на пожелтевших от времени страницах журнала «Искусство». Но это было от меня так далеко, что даже упрямые факты не могли сломить инерцию привычки. Виктор все равно оставался для меня исключительно еврейским художником — по моему ощущению.
Но… жизнь в нерутинном искусстве полна чудес и открытий.
«Слух и дух» больше чем смысл
После прочтения «Осенней баллады», по его просьбе, баллада была начитана мною для прослушивания. Для художников-иллюстраторов — способ весьма распространенный. Например, Шагал просил Беллу читать вслух Н.В.Гоголя во время иллюстрирования «Мертвых душ». Слушая, он вносил уточнения, или вдруг начинал фонтанировать новыми рисунками, домысливая целые эпизоды. (1)
В случае со стихами это приобретает дополнительное качество. «Идя по следу поэта, заново прокладываешь всю дорогу, которую прокладывал он… заново прокладываешь по мгновенно зарастающим следам», — утверждала Марина Цветаева. О каких мгновенно зарастающих следах идет речь? «Я перевожу по слуху и по духу (вещи). Это больше, чем смысл». (2).
«Стихи должны звучать. Это помогает настроиться. Звук входит в тебя, как дух. Звучание голоса, ритм стиха, проговаривание текста — все важно. Все держит в образе, подсказывает стилистику и пластику образа. На слуху — упущенные детали, которые не сразу улавливаешь при чтении. Иногда что-то кажется второстепенным, а потом вдруг именно оно оказывает важным при последнем штрихе». Не о тех ли «мгновенно зарастающих следах», но применительно к иллюстративной живописи говорит художник?
Виктор многократно прослушивал текст, говорил: «Так я чувствую, что не один. Так мы работаем вместе»… Так и должно быть в творчестве. Но, когда это касается тебя, все обретает другой эмоциональный оттенок…
Это ощущение было для меня совершенно новым, учитывая, что прежде работы художников к своим книгам, я, как правило, подбирала сама. Это были либо галерейные иллюстрации, либо графика из домашних архивов художников. Когда же Виктор поделился своим замыслом, не могла поверить в то, как звучащие стихи открывают образное мышление художника. Как же важен эмоциональный контакт между авторами…
И вот явился на свет «театр-секстет» — сказочно-романтический цикл из шести картин на холсте маслом, каждая 130 х 60 см. Когда их сдвигаешь рядом, получается сияющая красками стена около 8 кв м, обрамленная раздвинутым театральным занавесом на крайних полотнах. Иллюстрации, декорации, станковая живопись. Наверное, все эти определения имеют здесь место быть как плод вдохновенного единомыслия.
Занавес открывается и… ощущение такое, что действие происходит в реально-ирреальном пространстве. Разве что в нынешних фантастических фильмах с компьютерными спецэффектами так создают эффект нового измерения, построенного на контрастных цветовых переходах. В этом измерении каждая деталь бытийного мира способна к оборачиваемости. И строго по ключевым сценам сюжета одна картина сменяет другую — да так, словно в едином эмоциональном порыве, передающем эмоциональную атмосферу романтического текста.
Остановимся на его узловых моментах сюжета как источника отталкивания для пути художника по «мгновенно зарастающим следам».
«Зарастающие следы»
Картина первая
Озеро синее. Небо ясное. Журавли у воды пританцовывают. И, как журавлик, девочка в красном сарафане. В одной руке — лукошко с ягодами. В другой — золотая монетка. Откуда монетка? И как случилось, что на одном берегу — лето, а на другом — осень в разгаре?
Устами ребенка, глазами ли? Волей-неволей — фантазией. Сказ-зачин баллады начинается.
Картина вторая
Лес дремал дремучий, предвкушая сны, а те временем
По небу скользили клином журавли
С облаками плыли птичьи корабли.
На земле родимой было им не в мочь.
Осень хворостиной выгоняла прочь.
Громом грянул выстрел,
Обездолив миг.
Таял в небе чистом
Горький птичий крик.
И распался клин журавлей-кораблей — волей-неволей.
Картина третья
Охотник и жертва, но какая…
Перед ним не птица —
Девица краса.
По груди струится
Крови полоса.
Трав осенних тише
Распростерлась ниц.
Синим шелком вышит
Взгляд из-под ресниц.
С ужасом охотник сам себя пытал:
Сатана ль попутал? Бог ли наказал?
Что за наважденье? Для себя ль петля?
Как убил девицу вместо журавля?
Картина четвертая
Страшно оставаться наедине с собой, невинной жертвой, всесильной природой.
Но полна, полна чудес всесильная природа: лес просветляется, затихает вихрь, небо алеет в лучах огненного солнца. Листья на деревьях слепят, как золото. И, словно «дотрагиваясь» друг до друга, звенят. Изменения в природе предвещают и новый сюжетный поворот:
Всадница примчалась,
Как лихой огонь,
Рвется под уздечкой
Жаркий, рыжий конь.
Топчет под собою
Лиственный ковер.
Искрами сверкает
Темень глаз-озер.
Кто она? Рыжеволосая красавица в лунной короне? Чье платье подобно янтарному облачению? С бесстрастным ледяным взором? Таинственная хранительница золота Осени. Властительница своего времени года в природе, она предстает в образе всадницы. А потом растворяется в загадочном лесу, становясь его частью. Мы ее не видим. Но она присутствует в мире баллады.
В ней есть нечто от Хозяйки Медной горы. Только та — хранительница уральских самоцветов, а эта — золота Осени. В ее черед и в ее власти — превращать листву в драгоценный металл и звенящие монеты — в пожухнувшие листья.
Картина пятая
Человек слаб и поддается соблазну. А, поддавшись, стремительно трансформируется, позабыв о выпавшем на его долю часе чудес…
Золото не тяжко —
Ноша-то своя.
Как же порешил я
Ловко журавля?!
Золото не тянет…
Скинул обувь с ног.
Золотом заполнил глубину сапог.
С золотом играет зайчиками свет
Золото ласкает
Звонами монет.
Золото не тянет…
Все с себя — долой!
Вдруг… погасло золото
Жухлою листвой.
Вершит свой закон над всем Осень-колдунья. Полымем пылает золотой огонь. Но охотнику уже не суждено увидеть ее всевластья. Сумасшедший взгляд застыл навеки.
Бывает ли такое: одним выстрелом поразить две цели? В романтическом тексте — да.
Картина шестая
Девочка находит в лесу не грибы и не ягоды — золотую монетку. Какой поры? Какой цивилизации? Из какого мира и измерения? На ней отчеканен — журавлик…
Ужель все сказанное правда?
Живописец-рассказчик
У каждого времени года — свой черед. В этой последовательности — прекрасная тайна обновления и жестокость неотвратимого конца каждого временного отрезка. Образный параллелизм, переносящий закон мироздания на судьбу человека обостряет этот контраст.
Живописный «секстет» Бриндача пронизан ощущением этого параллелизма. В этой связи не меньшую, чем «действие», роль в балладе играет природа — живая, непознаваемая, ошарашивающая красотою и контрастами в смене дня и ночи, безветрии и вихре, мире мирных птиц и сломавшемся журавлином клине.
Природа в образном воплощении Бриндача подстегивает динамичность действия. Ощущение цветового пространства Осени насыщенное. В нем все сияет оттенками бренного металла. Это пространство экспансивное, захватывающее золотым сиянием, способное затмить разум и поглотить душу.
Несмотря на характерную для манеры Бриндача чистоту линий в изображении героев, всадница Осень сливается с балладным лесом. Так хозяйка Медной горы врастала в самоцветные камни уральского карьера. Листья, травы, перья птиц — все прописано так, что изобразительно подводит к зрительному ощущению возможности перевоплощенияантропоморфных персонифицированных персонажей. Журавушка Лето родственна Царевне Лебедь. Всадница Осень сродни сказочным колдуньям. Персонификация каждой из героинь дана в момент рокового превращения — обретения истинного лица. Это сделано театрально и живописно — крылья, оставшиеся распахнутой «журавлиной пелериной», скрывавшей органзовое платье русовласки Лета. Глубокие оттенки алого цвета в амазонке всадницы Осени. В них — шелест шуршащей ткани, растворяющийся в шорохах и хрусте листвы. Каждый лист на полотне прописан в гиперреалистической манере.
Таков дух романтического двоемирия как суть, в которой сходятся вода и камень, лед и пламень, свет и тьма — две половинки одного яблока. Прекрасная странность — «след в след» — мера, в которой хочется быть безмерным.
Несмотря на характерную для манеры Бриндача чистоту линий в изображении героев, всадница Осень сливается с балладным лесом. Так хозяйка Медной горы врастала в самоцветные камни уральского карьера. Листья, травы, перья птиц — все прописано так, что изобразительно подводит к зрительному ощущению возможности перевоплощения антропоморфных персонифицированных персонажей. Журавушка Лето родственна Царевне Лебедь. Всадница Осень сродни сказочным колдуньям. Персонификации героинь даны в момент рокового превращения — обретения истинного лица. Это сделано театрально и живописно — крылья, оставшиеся распахнутой «журавлиной пелериной», скрывавшей органзовое платье русовласки Лета. Глубокие оттенки алого цвета в амазонке всадницы Осени. В них — шелест шуршащей ткани, растворяющийся в шорохах и хрусте листвы.
Романтический сюжет, воссозданный в стилистике, близкой веяниям Серебряного века, чутко воспринят живописцем. Не случайно его «Осенняя баллада» эмоционально пропитана духом, родственным исканиям Объединения «Мир искусства», многие из художников которого тяготели к театральному моделированию мира и себя в нем. Это и понятно. Художник с детства обожал театр. В конце 1960-х гг. Бриндач работал в Саратовском театре оперы и балета помощником художника.
Работы современного израильского художника пронизаны живописным ощущением сценического действа и находками «мирискусников»: иллюстративная «академичность» рисунка, идущая Ивана Билибина, театральность костюмов — от врубелевского ощущения сказочного образа. Кустодиевский колорит и размах в представлении декораций («Царская невеста», «Снегурочка»), хотя в данном случае речь идет о театре в книге и сцене как структурном приеме живописного «секстета».
Достаточно обратиться к образу девочки в ярком павлопосадском платке. Платок явно велик девчушке, наряженной в этакую с барского плеча ярмарочную красоту, словно разукрашенная матрешка.
При создании образа художник отталкивался от реального прототипа — девочки в роли «сиротки» из российского мюзикла 1990-х гг. по мотивам П.П.Бажова «Синюшкин колодец». В данном случае соединилось театральное и иллюстративное ощущение поэтического текста.
На выставке-презентации мы имеет возможность увидеть «Осеннюю балладу» в цикле станковой живописи и в книжном издании, в котором они представлены в качестве галерейных иллюстраций (Иерусалим. 2014).
Виктор Бриндач (род. в 1941 г.в Харькове, Украина; с 1993 г. в Израиле) — мастер многогранного дарования, член Объединения профессиональных художников Израиля.
Монументальные работы Бриндача — украшение открытых городских пространств стран восточно-европейской диаспоры. Среди них мозаичные панно — в Одессе и Хабаровске, витражи — в Тайшете; скульптуры из кованой меди — в Боре близь Нижнего Новгорода, в Воскресенске, Иркутске, Тамбовской области; скульптуры из бетона — в Санжейке (Одесская область).
Живопись Бриндача имеется в Иерусалимском Музее природы, Одесском художественном музее, Одесском Доме-музее имени Николая Рериха, Музее истории евреев Одессы «Мигдаль Шорашим», Николаевском областном художественном музее имени В.Верещагина, в Уманском художественном музее, в Галерее еврейского искусства «Alexander Gallery» в Бруклине. Цикл «Буквы еврейского алфавита» — в Канцелярии Премьер-министра Израиля. Скульптура — в Музее современного еврейского искусства в Москве, в Первомайском районном краеведческом музее (Томская область).
P.S.
В эссе «Два «Лесных царя» о переводе В. Жуковским баллады И.В. Гете М. Цветаева размышляла: Что есть баллада? «Страшная сказка на ночь? Страшная, но сказка. Страшная сказка нестрашного дедушки…» И — синестезически найденное подобие ответа: «Странная сказка совсем не дедушки…». (3)
В этом образном поиске-диалоге в сжатой форме запечатлено состояние переходности, заложенное в балладе, как литературной форме. В нашем случае — осмысление поэзии, как живописи, когда язык писателя становится языком художника и в его власти запечатлеть эту переходность.
Я счастлива издать книгу под одной обложкой с Виктором Бриндачем, счастлива тем, что моя "Осенняя баллада" стала и "Осенней балладой" художника, получив воплощение в живописи - воплощение, подспудно ожидаемое более сорока лет...
___
1. Балан М. Марк Шагал — мастер livre d’artste. Графические листы. Выставка в Фойе Эрмитажного театра: 11 октября — 25 ноября 2012 г. Санкт-Петербург: Государственный Эрмитаж, 2012. С. 1-5.
2. Цит. по: Цветаева М. Сочинения в двух томах. М.: Художественная литература, 1980. Т.2. С. 540.
3. Цветаева М. Два «Лесных царя». — В кн.: Цветаева М. Сочинения в двух томах. М.: Художественная литература, 1980. Т.2. С. 464.